С другой стороны Тибра

С другой стороны Тибра город смотрится совсем по-иному. Здесь уже не совсем Италия, здесь другие номера на машинах, яркие одеяния на стражах правопорядка - или наоборот, черные и однотонные; да и сами они куда более жестки, чем на этой стороне. Здесь - раскинутые, словно объятия, крылья колоннады Бернини - и, глядя с балюстрады собора на эту сторону Тибра, понимаешь, что седьмой холм - вполне возможно - главный; чуть левее - замок Святого Ангела; там умер Калиостро и показывают русские иконы. Тибр плохо пахнет, и набережные его неухожены - впрочем, так было всегда.
А на седьмом холме свое время и свое государство; и возле одной из самых больших елок в мире (да и в самом большом христианском храме) уютно и по-домашнему расположился вертеп; в залах картинной галереи можно встретить художников любого времени; здесь - действительно - собраны все, своды колоннады вместят; "трапеза исполнена - никтоже да изыдет алчай"... И в этом - во всеобъемлющести и во всеприятии, но не во всеядности - еще одна загадка седьмого холма и той стороны Тибра и еще одно чудо Вечного Города.

С точки зрения варвара

До главного в Городе я добрался только на четвертый день пребывания в нем. Главное - это Капитолий и Палатин, тот Рим, который знаком с детства. Даже билеты туда продают на два дня - потому что в один день обойти два холма очень сложно.
Рим между Капитолием и Палатином - это как раз тот Рим, который у любого - любого, воспитанного в европейской культуре - в крови и впитан с молоком матери. Ты идешь и понимаешь, что здесь быстрым шагом шел немолодой уже человек, на все предостережения близких отвечавший: "Лучше один раз умереть, чем всю жизнь бояться". А вот тут стоял другой - молодой мальчик, судя по прижизненной скульптуре, чуть лопоухий, и думал о том, как бы убить вконец надоевших мать и воспитателя. Здесь убийцы племянника подносили дяде императорский венец, а здесь - отчим писал элегические письма пасынку, которого так и не уничтожил - потому что собственные наследники как-то не вовремя скончались. 
Ты рвешь цитрусы в саду Фарнезе, и счищаешь с них толстую кожуру, и давишься их кислым вкусом, и на глаза у тебя наворачиваются слезы. Ты плачешь потому, что, "оглядываясь, видишь лишь руины" - но эти руины говорят тебе столько, сколько не скажет и иная библиотека. И ты ловишь себя на мысли о том, что после тебя таких руин не останется - и смахиваешь слезу, и снова плачешь, так же, как всеми нелюбимый Тиберий, когда ему сообщили о смерти Августа, тем более, что ты стоишь практически на том же самом месте.